Есть люди, которые одним свои существованием закручивают вокруг себя водовороты событий, притягивают к себе цепочки историй, собирают, как дом по кирпичикам, людей, заражая их делом, идеей, целью. Им не надо прикладывать усилия, чтобы быть в центре внимания. Не надо читать умные книжки о методах ораторского искусства и управлении массовым сознанием. Внутренний магнит дается им от рождения. Дальше, в течение жизни, он неосознанно шлифуется опытом, учебой, бесконечным совершенствованием себя.
Александр Рыкунов – неисправимый оптимист. Его веру в хорошее и абсолютное неумение видеть злой умысел уже, наверное, разбить невозможно. Если человек всю жизнь прожил в глубоком убеждении, что мир добр, люди разумны, а все плохое в жизни – лишь побочный продукт неудачных экспериментов, вряд ли его в этом разубедит мировой финансовый кризис и рухнувшие фондовые биржи. Недостаток скепсиса превращает его в хронического удачника, который не тратит время, силы, эмоции на пустые переживания. Поэтому в мире Рыкунова всему есть место: семье, друзьям, работе. Доктор технических наук, профессор РГАТА, руководитель Рыбинской археологической экспедиции, председатель Рыбинского научного общества, автор немереного числа научных статей и по технической специальности «точное резание металлов», и по истории древнего города Усть-Шексна… Где проходит граница между точной наукой и гуманитарной? Как можно профессионально реализовать себя одновременно в металлорезании и археологии?
— На самом деле никакой границы нет. Есть общее понятие науки. Так сказать, мировое научное поле, где границы между гуманитарными и точными направлениями очень условны. Исследуя со студентами на лабораторных работах влияние технологических факторов на выходные параметры процессов резания, мы оперируем практически точно такими же методами исследования, как при изучении возраста средневековых строений с помощью дендрохронологического анализа. Или ещё пример: одна из сфер моих научных интересов в академии связана с конструированием и эксплуатацией наноструктуированных покрытий, а в археологии многие исследования проводятся с применением нанотехнологий.
— Слово такое модное – нанотехнология! Ты ею тоже занимаешься?
— В каком-то смысле, да. Только, строго говоря, это наука создания чего-то нового из атомов-кирпичиков, а я больше изучаю тонкие процессы механообработки, когда параметры сечения среза также измеряются долями микрометра. И в археологии многие методы исследования проводятся на молекулярном и атомном уровнях, как правило, с привлечением многочисленных специалистов: остеологов, физиков, керамистов, реставраторов-химиков, палеонтологов… Я уже не говорю про математические методы изучения, например, статистики. Видишь: научное поле едино!
— Единое поле предполагает интернациональность науки, когда любое научное открытие становится достоянием всего мира, независимо от того, в каком государстве это открытие сделано.
— Да, но для того, чтобы это открытие поняли и оценили, надо, чтобы люди говорили «на одном языке». Например, в нашей академии не так давно защищались несколько граждан Эфиопии. Диссертации не самые выдающиеся, но аспиранты уже понимают научный язык, с ними уже можно разговаривать, спорить. Вот ты понимаешь суть теоремы Ферма? Тебе от этого открытия ни жарко, ни холодно. Мне с тобой говорить не о чем (смеется). А мой знакомый доктор наук, специалист в области физики плазмы, двадцать лет работал в Мексике, создал там научную школу, стал академиком мексиканской академии наук (или как она там называется?). Зачем все это? Да для того, чтобы теперь мексиканцы стали частью научного поля. Так создается среда, где можно обсуждать научные идеи, где можно спорить, соглашаться, ссориться. Тогда из этой среды могут вырасти таланты и гении. Как в химическом эксперименте: чтобы кристалл образовался, нужна исходная масса. Кстати, мексиканский академик Дмитрий Морозов уже 5 лет работает в Рыбинской археологической экспедиции.
— А что археология? Она как в тебе «выросла»?
— Археология в моей жизни появилась в детстве. Где-то классе в четвертом я начал мечтать о раскопках древностей, об исторических открытиях. В 1972-ом году благодаря Людмиле Михайловне Марасиновой попал в псковскую археологическую экспедицию. А в десятом классе меня постиг настоящий удар. Я понял, что мне никогда не стать археологом. Родители (лукавили, наверное) объяснили, что археологии учат в единственном в России месте — в Питере. Конкурсы – выше некуда, одни медалисты. А я, мягко говоря, на медаль не тянул. Стало все равно, поступил в наш институт. Это уже потом понял, что археологом можно стать и в нашем ярославском университете на факультете истории. Его, кстати, окончила моя жена Ирина. Я и познакомился с ней в экспедиции.
— В чем ты себя больше реализовал: в технической науке или в археологии?
— В обоих случаях в какой-то степени. У меня есть ученые степени и звания в области технических наук. Но, пожалуй, не менее известен и в археологической среде, говорю это без ложной скромности (смеется). Давно предлагают защитить диссертацию по археологии. Будешь, дескать, двойным доктором: техническим и историческим. Но испытывать организм на прочность… Не уверен, надо ли мне это…
— Ты, наверное, на одном открытии города Усть-Шексна мог легко утвердиться как научный авторитет.
— Знаешь, город – это побочный продукт археологических исследований. У нас не было такой цели – вернуть Рыбинску тысячелетнюю историю. Это, скорее, политика, экономика.
— Тогда какая же цель у археологии? Процесс исследования?
— Цель? А зачем, например, изучают неолит? Зачем занимаются ядерной физикой? В науке целью будет то, что ты сам определишь. Например, есть цель – минимум себестоимости при производстве инструмента. Но тогда стойкость инструмента – уж извините, какая получится. В технических науках цель, как правило, — прибыль. С гуманитарными сложнее. В научных работах по истории пишут: цель работы — познать особенности становления древнего русского города… Ну какая это цель – изучение особенностей. Но, например, моя знакомая, защищая докторскую диссертацию по «изучению особенностей самоуправления в России начиная с IX века», случайно доказала, что правовое общество в нашей стране построить практически невозможно. По крайней мере, в обозримом будущем. Хотя такую цель она не ставила. Зачем нужна такая научная работа? Может, для того, чтобы время зря не тратить на недостижимые цели?
— Так что все-таки с древним городом Усть-Шексна?
— Его тысячелетняя история – не цель, а средство привлечь внимание к разрушающемуся памятнику. А о социокультурных результатах экспедиции, что дают раскопки родному городу, написана не одна статья. Каждый год вода размывает 300-500 квадратных метров драгоценной земли. Рас-копки – это спасение истории. Но мы исследуем ежегодно всего 200-300 квадратных метров, а надо пятьсот. Нет денег, времени и сил. Или в обратной последовательности. Но главное – мало денег. Хотя, спасибо городу, каждый год бюджет хоть что-то, но финансирует. Ведь далеко не каждый даже областной центр может похвастаться своей археологической экспедицией.
— Если поставить тебя перед выбором: точные науки или археология…
— Ничего себе вопрос… Это все равно что выбирать: какая рука тебе дороже. Нет, выбрать я не смогу. В академии – точность, строгость, красота математических расчетов. В археологии – эмоции, романтика. Каждая экспедиция – это трудное счастье. Какая это наука? Это все моя жизнь.
