Татьяна Тикунова сколько помнит себя, всегда сочиняла истории. Даже когда еще не умела писать, их записывала бабушка. Потом выросла, забросила, выучилась на юриста, стала работать, окунулась в суровый, точный, бескомпромиссный мир жрецов Фемиды. Заскучала и вспомнила о любимом занятии, сочинила новогодний рассказ, отправила в газету — опубликовали. И понеслось — стала писать дальше, уехала в Питер, окончила журфак, осталась в Северной столице. В основном Татьяна пишет эссе и небольшие рассказы, зарисовки из жизни.
В рождественский сочельник участники рыбинского Союза молодых литераторов устроили небольшой поэтический вечер в одном из кафе города. Одной из участниц этого мероприятия стала Татьяна Тикунова.
— Никогда не читала свои рассказы на публику, да еще и в кафе, но когда мне предложили участвовать в литературном вечере молодых рыбинских авторов — ни секунды не раздумывала! Правда, не ожидала, что буду так волноваться перед дебютом. Опыт выступлений у меня есть, но одно дело читать со сцены чужие стихи и играть роль, а другое — свои, «родные» произведения. Тут вся ты, без масок — говоришь с посторонними людьми о самом сокровенном, открываешь душу. А вдруг не понравится, не поймут? Но волнение прошло на втором эссе, на третьем — появился азарт, а потом и удовольствие от выступления. Спасибо слушателям — приняли очень тепло, многое в прочитанном откликнулось. А это самая большая награда для автора.
А теперь предлагаем вам познакомиться с одним из произведений автора.
Сахарок
Раскаленный июльский полдень. Дребезжит по ухабам российской глубинки под радио «Дача» старенький «пазик». Все форточки нараспашку, но пассажиры маются — душно, тряско, доехать бы уже наконец до родных шести соток, ополоснуться из шланга, да скорее к грядкам с огурцами-помидорами… Особенно тяжко ей — худенькой конопатой девчушке с косичками. Не знает, куда себя деть, вертится, капризничает. Не спасает ни нарядная большеглазая кукла, ни даже мамин телефон. Вот бы по взмаху волшебной палочки сию секунду рррраз — и оказаться у речки, бултыхнуться с разбегу в нагретую солнцем парную воду, купаться, пока не надоест, а потом, зарывшись ногами в горячий песок, строить с Ленкой самый большой и красивый замок, чтобы показать его Вовке… Эх, жаль, волшебные палочки бывают только в сказках…
— Маааааам, мы скоро приедем уже? Я устала! Я есть хочу! Я пить хочу! — хнычут косички.
— Скоро, потерпи. На вот, попей, — устало протягивает ей пластиковую бутылку кваса женщина в цветастом китайском сарафане, с набитой сумкой на коленях.
— Не хочу кваса! Хочу на речку!.. — тоненький голосок уже срывается на плач. Автобус вздыхает, неодобрительно косится в их сторону, предвкушая, что сейчас тут будет концерт погромче, чем на радио «Дача».
— Не плачь, миленькая, вот смотри-ка, что у меня есть, — напротив них старушка — божий одуванчик, маленькая, сухонькая, в чем только душа держится. Долго роется в своей видавшей виды кошелке, а потом достает засаленную тряпицу, разворачивает и протягивает серый искрошившийся кое-где кусочек сахара.
— Что это, мама? — девочка недоумевает, на секунду забывая и о жаре, и о тесноте, и о том, что только что хотела плакать.
Рассказ не полностью, вот окончание:
— Не трогай! — брезгливо морщится мамаша. — Не надо нам, уберите эту гадость, – и отворачивается к окну, за которым все бегут и бегут деревья, поля, голубое безоблачное небо…
Вот такое же, голубое и безоблачное, обманчивое, было небо тогда, в то военное лето, когда их, маленьких, щуплых, слабеньких, каким-то чудом выживших в дышащем смертью городе, везли в теплушках далеко-далеко от родных мест, от голода и ужаса бомбежек — в глубокий тыл, в эвакуацию. Тогда она тоже почти всю дорогу плакала, да что там плакала – рыдала в голос: было страшно и очень хотелось к маме, к бабушке, да хоть к воспитательнице Анне Ивановне, пусть она даже строгая и сердитая…И вот на одной из станций, сейчас и не вспомнить, на какой, подошла женщина и протянула почти такой же сахарок – малюсенький, серенький, пыльный. Лица той женщины, конечно, тоже теперь не помнит она, но помнит, что слаще того сахара ничего и никогда больше в жизни не ела. С голодных военных времен и осталась привычка – всегда носить с собой по кусочку…
Трясется дачный пазик по кочкам, подскакивает на поворотах. Плачет все громче и громче худенькая веснушчатая девочка с косичками — не успокоить ничем. Пассажиры старательно делают вид, что не замечают ее – смотрят равнодушно в окна на летнее чистое небо, думают о своем. Не видит никто и слез другой девчушки – тоже худенькой и тоже с косичками. Хотя их, конечно, разглядеть намного труднее.