Продолжение. Начало в № 7 от 20 февраля.
Запускали мышку в космос
Сначала я почувствовал себя Чюрленисом: «Вот долина солнца!» Потом я, чего стесняться, возомнил себя Создателем, взирающим на дело своих рук: «Ну-ка, посмотрим, чего это я тут наваял?»
— Похоже на голографию, только это совсем не то. Так что же это?
— Не знаю… Хочешь посмотреть на автора?
— На его портрет?
— Нет, на живого. Ну, что, пошли?
— Можно я сфотографирую?
— Ну-ну, — почему-то сказал Иван.
Я вытащил свой «Nikon», навел объектив и нажал кнопку. И вдруг на дисплее я отчетливо увидел, как где-то в глубине этого кусочка «красивого и упорядоченного» мира одновременно с зуммером моего фотоаппарата вспыхнул направленный мощный свет, ослепивший меня, заставивший отскочить от стола.
Иван сидел спокойно, как будто знал все наперед.
Я включил режим просмотра снимков. Последний оказался засвеченным. В голове кругами ходили химеры: планеты, Раскольниковы с топорами, придурковатые Кузьмичи от Бильжо, «Палата № 6», сумасшедшие нобелевские лауреаты, клиновидные новогодние искусственные ели, а над всем этим ералашем неподвижным укором стояло лицо любимой женщины. «Прости, Люба», — звучало непрерывно в моем мозгу.
Вдруг подкосились колени.
— Подожди, будь человеком. Где-то тут был коньяк. Давай глотнем, может, я протрезвею.
Выпили по стакану пятизвездочного коньяка. Одна звезда упала. Что-то пискнуло в углу.
Иван вопросительно посмотрел в ту сторону.
-Это мышка, земная тварь, — неожиданно для себя произнес я с такой теплотой в голосе, как будто только что вернулся из Космоса, и как будто это не я подпрыгивал на стуле, когда впервые увидел ее, деловито хрумкающей мою рукопись, — она, сволочь, всегда прибегает из темноты, когда слышит запах питья и еды.
— Зверюга, — одобрительно сказал Иван. — Давай отправим ее в Космос.
И добавил, доставая из кармана большой кусок сыра: «На, закуси».
Вселенная бросала неяркий свет на стоящий рядом коньяк.
— Нет, я ее боюсь. Это раз. А потом – жалко. Жалко, как Лайку, и этих… Эйбл и Бей-бл, или Бейкер.
— Какую такую Каклайку?
— Где ты жил последние полвека?
Коньяк сделал свое дело, и мы засобирались. Иван ткнул скрюченным пальцем в мышь:
— Остаешься одна, будешь сторожить. Пошли быстрее, можем опоздать.
В углу пискнули.
Иван вдруг вспомнил:
— А Вселенная? А программа освоения Космоса? Гаси свет!
Вернулся к столу, выгреб из кармана крошки сыра и высыпал в свою вязаную шапочку. Положил на стол и приподнял за край. Получилась мышеловка. Мышка тут же беззаботно юркнула в искусственную пещеру.
— Пешкодралом к мышкодрому, — прокомментировал Иван и опрокинул содержимое шапки сверху на картину. Мышиная песня оборвалась на полуписке. И сыр, и зверек растворились в космической бездне.
— Опустела без тебя Земля… Наливай!
Прогулка по городу
Мы выпили следующий стакан коньяка, и тут же с небосвода рухнула еще одна звезда. Откуда-то сверху на тонкой паутинке в нашу компанию спустился домовой паучок. Натянутая паутинка блестела, словно стальная. Храбрый мохноножек бесстрашно преодолел межпланетное пространство и скрылся в глубинах Космоса. Мы не препятствовали ему и лишь послали вдогонку космограмму: «Безумству храбрых поем мы песню», запив ее коньяком. Вдруг паутинка обмякла и завилась кольцами.
— Вот и слопала, — произнес Иван. Но тут на наших глазах паутина снова натянулась, зазвенела до боли в ушах, словно натянутая и отпущенная тетива.
И вдруг Галактика повисла на этой тоненькой живой нити и стал раскачиваться, словно ночной уличный фонарь на ветру. Мы только диву дались. «Ай да паучок, ай да сукин сын!»
Вселенная, словно живая, подтягивалась вверх по еле видимой нити, пока, наконец, канат не лопнул. При ударе об стол что-то там внутри брякнуло. А может, нам показалось.
Я включил свет, на столе лежала картина неизвестного художника. Ни паучка, ни кусочков сыра, ни мышки. Иван свернул картину и сунул в кейс. Мы вышли на улицу, подпирая друг друга плечами.
— Подожди, — вспомнил я, — мне нужно позвонить. Люба, я задерживаюсь… на работе, слышишь?
Блин, икнул.
— Слышу. Одно слово – врун несчастный, опять выпил?
— Я тоже тебя люблю, давай уже, наконец, поженимся!
— Чем вы там занимаетесь?
— М-м-мы? Только что запустили космонавта. А сейчас идем в гости к инопланетянину.
— Вов, я серьезно. Вы там не попадите в историю какую-нибудь. Шляетесь где попало, да еще и выпивши. Натворите дел.
— А с нас, как с гуся вода! Мы же – психи.
— У психа должна быть, по крайней мере, справка. А у тебя ее нет.
— Есть, одна на двоих.
— А должно быть две.
— А мы – на полставки психи…
— Слушай, — вдруг возмутился Иван, — я не понял, она тебе кто: жена, женщина или полиция нравов?
— Жена, будущая жена.
— И где работает?
— Она работает украшением моего дома, временным. Надеюсь, скоро станет постоянным. Давай выпьем за то, чтобы наши женщины служили украшением наших домов, пещер, шалашей и тюрем. Я имел ввиду – коттеджей. И тогда наши дети точно будут цветами нашей жизни.
Я достал из кармана остатки коньяка. И снова небосвод покинула очередная звезда.
Мы вышли на улицу Фроловскую, спустились к Волге, пошли по широкой освещенной прогулочной площадке. Впереди сиял собор. Он был красив, как новогодний бисквитно-кремовый торт. Хотелось откусить кусочек. Мимо хлебной биржи, лоцманской биржи. Почистили поэту ботинки…
На середине реки, ближе к левому берегу, группа неизвестных граждан в масках окружила большую, размером со Швецию прорубь. Время от времени люди в масках на счет «три» забрасывали в воду огромную сеть, потом некоторое время ждали, вытягивали сеть на лед, распутывали, освобождая ее от всякого мусора, и забрасывали снова. До «трех» умел считать осанистый седой мужчина с генеральским «пирожком» на голове.
— Ребятки, — закричал Иван, — что это вы там искаете?
Мужики сверкнули глазами и, как по команде, приложили пальцы к губам.
— Т-с-с-с, что ты орешь, как псих ! Мы памятник ищем.
— Какой памятник? Вы что сБРЭНДИли?
— Памятник Императору. Он здесь плавает еще с 1918 года. Не ори, а то зеваки сбегутся.
Но было поздно, горожане уже выстроились вдоль берега у подножия биржи, держа в руках букеты цветов и на всяких случай — бейсбольные биты и газовые баллончики.
Император никак не шел в сети. Зато попала баржа с металлоломом, затонувшая двадцать лет назад, речной трамвайчик, два вражеских аквалангиста, одна дружественная подводная лодка, пара катранов и один жутко удивленный плезиозавр. Все они за ненадобностью были снова брошены в воду.
Промеж «рыбаков» пошли разговоры:
— Может, динамитом его? Он всплывет, мы его и загарпуним.
— Что, опять!?
— Да, — прокомментировал Иван, — судя по всему, нам не будет скучно в окружении себе подобных.
Выпитый коньяк удачно сочетался с 20-градусным морозом, сверкающим снегом, крутобокой лупоглазой луной. Любимый русский коктейль из крепкого мороза, крепкого напитка и крепких выражений. Дорога вела нас на крутой берег за Дворцом спорта. Мы шли по набережной. Над городскими зданиями, церквями, башенными кронами торчали острые макушки искусственных елей.
— Скажи, ты не знаешь, какой глубокий и непонятный для рядовых придурков смысл заложен в том, чтобы вырубать живые деревья и ставить на их место эти силиконовые елки?
— Они не силиконовые, они полимерные.
— Лучше бы силиконовые. Они как-то теплее на ощупь и мягче. Помнишь это, шотландское:
А грудь ее была кругла,
Казалось, ранняя зима
Своим дыханьем намела
Два этих маленьких холма…
— Иван, тогда не было силикона. Жизнь была примитивная, время мерзопакостное, эпоха жутчайшая, люди – недоразвитые, любили все натуральное. Но рыба в Волге была!!!
— А может, они нужны для ориентира? Их же отовсюду видно. Значит, им тоже нас видно. Повесь только камеру на макушку. Вот мы напились, блуждаем, но не сможем заблудить. Они нам, как маяки, или как нравственные ориентиры…
Продолжение следует
