В 2007 году в издательстве Государственного Эрмитажа тиражом всего 1000 экземпляров вышла книга нашего земляка Николая Николаевича Никулина «Воспоминания о войне». Прошло три года, но до сих пор не умолкают читательские страсти по поводу взглядов автора на события Великой Отечественной, свойств его памяти и, наконец, его позиции как гражданина и сына своего народа. Многие из тех, кому довелось прочесть эту книгу, испытали душевное потрясение. При этом оценки точки зрения Н.Н.Никулина – прямо противоположные. Впрочем, так бывает всегда, когда мы узнаем нечто новое и совершенно неожиданное о том, что давно, казалось бы, осмыслено и оценено. Тем более о той, самой главной войне ХХ века…
Кто он, автор «Воспоминаний» Николай Никулин? Имеет ли право выступить судьей событий середины минувшего столетия? Да, имеет. Во-первых, как очевидец. Во-вторых, как историк.
В ноябре 1941 года, после окончания десятилетней школы Николай Никулин добровольцем ушел на фронт. Воевал под Волховстроем, в 883-м корпусном артиллерийском полку, переименованном позже в 13-й гвардейский. Воевал под Киришами, под Погостьем, в Погостьинском мешке (Смердыня), в прорыве и снятии блокады Ленинграда. Летом 1943 года в составе первого батальона 1067-го полка 311-й стрелковой дивизии участвовал в Мгинской операции. Затем – снайперские курсы, командир отделения автоматчиков, наводчик 45-миллиметровых пушек.
С сентября 1943 года – в 48-й гвардейской артиллерийской бригаде. Участник боев за станцию Медведь, города Псков, Тарту, Либаву. С начала 1945 года его часть была переброшена под Варшаву, откуда двинулась на Данциг. Закончил войну в Берлине в звании сержанта. Четырежды ранен, контужен. Кавалер орденов Отечественной войны I степени, Красной Звезды, отмечен медалями «За отвагу», «За оборону Ленинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и другими наградами.
Вот что пишет директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский в предисловии к книге Н.Н.Никулина «Воспоминания о войне»:
«Николай Николаевич – герой войны, его имя есть в военных энциклопедиях. Кровью и мужеством он заслужил право рассказать свою правду…
…Он особо остро и точно воспринимает ужасы и глупости войны. И рассказывает о них с точки зрения мировой культуры, а не просто как ошалевший боец. Это тот самый случай, когда точный анализ и достоверные описания рождаются из приемов, больше присущих искусству, чем техническим наукам.
И рождается самое главное ощущение, а из него – знание. Войны, такие, какими их сделал XX век, должны быть начисто исключены из нашей земной жизни, какими бы справедливыми они ни были.
Иначе нам всем – конец!».
В том же духе высказывается историк и журналист К.М.Александров:
«Николай Николаевич совершил обычный подвиг в самом высоком, христианском смысле этого слова. Он сказал соотечественникам Правду. Написал небольшую книгу, после публикации которой ее читатели стали другими людьми… Признать правоту Никулина означало признать лживыми и бессовестными все существующие, до сих пор упорно нам навязываемые представления о минувшей войне, ныне объявленной главным идеологическим символом. Никулин наглядно показал: советская власть воевала с внешним врагом так, что превратила «священную войну» в массовое истребление русского народа во имя спасения партийной номенклатуры».
А вот журналист и политический консультант А.А.Вассерман считает мемуары неправдоподобными, написав, что, читая их, «позавидовал богатству фантазии автора».
Рядовые читатели книги также противоречивы в своих оценках:
«Очень жаль, что он ушел. Читаю его книгу. Теперь мое представление о Великой Отечественной изменилось навсегда, что-то перевернулось внутри. Светлая память светлому человеку и светлая память всем людям, погибшим в этой страшной войне!».
«Читаю книгу Николая Никулина… и плачу… слезы катятся градом…».
«В детстве, когда меня привозили в деревню, все застолья старичков заканчивались сперва руганью, где деды на бабок кричали: «Да ты сама фронтовичка!», то есть была девушкой весьма легкого поведения. На что бабки отвечали: «Да какой ты ветеран! Все ветераны в могилах лежат, а такие, как ты, по тылам прятались…». А потом все вместе плакали. Видать, не одного автора обидела война».
Ну что же, предоставим и нашему читателю право оценить эту книгу по некоторым ее фрагментам.
«…Я его гость, и он принимает меня. Он холодно вежлив, но в каждом взгляде и движении его я ощущаю плохо скрытое презрение. Если бы не служебные обязанности, он вряд ли стал бы разговаривать со мною. Истоки презрения господина X. к русским – в событиях военных лет. Он довольно откровенно говорит обо всем: «Что за странный народ? Мы наложили под Синявином вал из трупов высотою около двух метров, а они все лезут и лезут под пули, карабкаясь через мертвецов, а мы все бьем и бьем, а они все лезут и лезут… А какие грязные были пленные! Сопливые мальчишки плачут, а хлеб у них в мешках отвратительный, есть невозможно!
«А что делали ваши в Курляндии?» – продол-жает он. «Однажды массы русских войск пошли в атаку. Но их встретили дружным огнем пулеметов и противотанковых орудий (РаК). Оставшиеся в живых стали откатываться назад. Но тут из русских траншей ударили десятки пулеметов и противотанковые пушки. Мы видели, как метались, погибая, на нейтральной полосе толпы обезумевших от ужаса солдат!». И на лице господина Эрвина X. я вижу отвращение, смешанное с удивлением – чувства, не ослабевшие за много лет, прошедших со дня этих памятных событий. Да, действительно, такое было. И не только в Курляндии».
«Вдруг в непрерывности ритма дорожного движения обнаружились перебои, шоссе расчистилось, машины застыли на обочинах, и мы увидели нечто новое – кавалькаду грузовиков с охраной, вооруженных мотоциклистов и джип, в котором восседал маршал Жуков. Это он силой своей несокрушимой воли посылал вперед, на Берлин, все то, что двигалось по шоссе, все то, что аккумулировала страна, вступившая в смертельную схватку с Германией. Для него расчистили шоссе, и никто не должен был мешать его движению к немецкой столице.
Но что это? По шоссе стремительно движется грузовик со снарядами, обгоняет начальственную кавалькаду. У руля сидит Иван, ему приказали скорей, скорей доставить боеприпасы на передовую.
Батарея без снарядов, ребята гибнут, и он выполняет свой долг, не обращая внимания на регулировщиков. Джип маршала останавливается, маршал выскакивает на асфальт и бросает: «…твою мать! Догнать! Остановить! Привести сюда!».
Через минуту дрожащий Иван предстает перед грозным маршалом.
«Ваши водительские права!».
Маршал берет документ, рвет его в клочья и рявкает охране: «Избить, обо… и бросить в канаву!». Свита отводит Ивана в сторону, тихонько шепчет ему: «Давай, иди быстрей отсюда, да не попадайся больше!».
«Нас было шестьдесят семь. Рота. Утром мы штурмовали ту высоту. Она была невелика, но, по-видимому, имела стратегическое значение, ибо много месяцев наше и немецкое начальство старалось захватить ее. Непрерывные обстрелы и бомбежки срыли всю растительность и даже метра полтора-два почвы на ее вершине. После войны на этом месте долго ничего не росло, и несколько лет стоял стойкий трупный запах. Земля была смешана с осколками металла, разбитого оружия, гильзами, тряпками от разорванной одежды, человеческими костями…
Как это нам удалось – не знаю, но в середине дня мы оказались в забитых трупами ямах на гребне высоты. Вечером пришла смена, и роту отправили в тыл. Теперь нас было двадцать шесть. После ужина, едва не засыпая от усталости, мы слушали полковника, специально приехавшего из политуправления армии. Благоухая коньячным ароматом, он обратился к нам: «Гер-рои! Взяли, наконец, эту высоту!!! Да мы вас за это в ВКПб без кандидатского стажа!!! Гер-рои! Ур-ра!!!…».
Потом нас стали записывать в ВКПб.
— А я не хочу…, – робко вымолвил я.
— Как не хочешь? Мы же тебя без кандидатского стажа в ВКПб.
— Я не смогу…
— Как не сможешь? Мы же тебя без кандидатского стажа в ВКПб.
— Я не сумею…
— Как не сумеешь!? Ведь мы же тебя без кандидатского…
На лице политрука было искреннее изумление, понять меня он был не в состоянии. Зато все понял вездесущий лейтенант из СМЕРШа: «Кто тут не хочет?!! Фамилия?!! Имя?!! Год рождения?!!».
Он вытянул из сумки большой блокнот и сделал в нем заметку. Лицо его было железным, в глазах сверкала решимость. «Завтра утром разберемся!» – заявил он.
Вскоре все уснули. Я же метался в тоске и не мог сомкнуть глаз, несмотря на усталость: «Не для меня взойдет завтра солнышко! Быть мне японским шпионом или агентом гестапо! Прощай, жизнь молодая!»… Но человек предполагает, а Бог располагает: под утро немцы опять взяли высоту, а днем мы опять полезли на ее склоны. Добрались, однако, лишь до середины ската… На следующую ночь роту отвели, и было нас теперь всего шестеро. Остальные остались лежать на высоте и с ними лейтенант из СМЕРШа, вместе со своим большим блокнотом. И посейчас он там, а я, хоть и порченый, хоть убогий, жив еще. И беспартийный. Бог милосерден».
